В Беларуси Александра помогала своему близкому человеку бороться с онкологическим заболеванием и проходила путь вместе с ним. Позже девушке пришлось уехать в Польшу – и тогда медики обнаружили у беларуски опухоль в груди и метастазы в лимфоузле. Александра рассказала CityDog.io, как лечат «онкологию» в обеих странах.
«А что тут сделать? Он уже не жилец»
– У близкого начались проблемы с кишечником – мы думали, дело в непроходимости. Но во время операции врачи обнаружили огромнейшую опухоль.
Когда мы услышали диагноз, подумали: всё – это приговор. Год-два, сколько можно прожить? Мне пришлось взять на себя роль родителя: решала все организационные вопросы, успокаивала и поддерживала родственников. С близким находилась почти круглосуточно, потому что он был в тяжелом состоянии и почти не вставал. Из отделения уходила в 11 вечера, потому что оно закрывалось и врачи меня выгоняли.
Перед тем как начать основное лечение, родственника положили в больницу, чтобы немного поднять показатели крови. Я, в свою очередь, пошла в онкологический центр, чтобы поставить его на учет, завести бумаги и как можно скорее начать лечение. В ответ услышала: «Ну а что тут сделать? Он уже не жилец». Врачи отказали даже в химиотерапии.
«Поставили всех на уши, чтобы хоть кто-то подал воды»
– По рекомендации знакомых мы отправились в онкоцентр в Боровлянах. Показали все документы и выписки, которые у нас были. Врачи посмотрели результаты и сказали привозить близкого, как только его выпишут из больницы. Мы так и сделали.
В Боровлянах к лечению приступили очень оперативно. Условия и питание там хорошие. Малейший грипп – и отделение для посетителей сразу закрывают.
Но случались и не очень приятные моменты. В критические сутки после операции медсестра не хотела подходить к родственнику. Тогда он позвонил нам, чтобы попрощаться, настолько ему было плохо. Мы позвонили в приемный покой клиники и поставили всех на уши, чтобы хоть кто-то подошел к нему и подал воды. После этого медсёстры обо мне высказывались очень нелестно. Зато к близкому всегда подходили и делали перевязки.
«Пациенты с капельницами сидят в коридорах»
– Сейчас родственник проходит таргетную химиотерапию – она поддерживает организм и закрепляет результат лечения. Сеанс длится около шести часов: врачи и медсестры каждые полчаса заходят в палату и проверяют состояние.
В больнице очень много людей – на химиотерапию не хватает мест. Пациентов кладут в сестринские комнаты, некоторые сидят с капельницами чуть ли не в коридорах. Поэтому приходится приезжать к шести утра – и то будешь сороковым в очереди.
Родственник болеет «онкологией» уже несколько лет – соответственно, он длительное время находится на препаратах, которые оказывают сильное воздействие на психику. И только спустя два с половиной года после постановки диагноза ему предложили консультацию психолога.
Медицина в Беларуси слабее, поэтому я все еще сильно переживаю. Например, после химиотерапии близкому не делали поддерживающих уколов, которые помогают лейкоцитам восстанавливаться. Не было и специальной промывки организма, чтобы ослабить урон от химии.
Тем не менее мы настроены позитивно и ждем окончательной победы. Самое сложное – операции и «химия» – позади. Да, случаются и слезы. Но сейчас родственник принимает препараты, поддерживающие психику, так что и в этом плане стало полегче.
«В один день шарик в груди стал в два раза больше»
– Уже будучи в Польше, сама нащупала в груди маленький шарик – три месяца с ним так и ходила, не было времени попасть к гинекологу. В один «прекрасный» день я обнаружила, что шарик очень резко и практически незаметно стал в два раза больше.
Тогда я пошла к семейному врачу – мне повезло, что он много лет отработал в центре онкологии. Специалист меня осмотрел: ему показалось очень подозрительным, что шарик вырос за пару месяцев.
Меня направили в Институт онкологии. В тот же день, когда я попала к врачу, мне провели все необходимые обследования. Сделали маммографию, УЗИ и взяли биопсию из самой опухоли. Это совпало с праздниками, поэтому ожидание результатов немного затянулось. Спустя полтора месяца после осмотра я попала к врачу, где он подтвердил, что опухоль злокачественная.
Первые эмоции, конечно, шок и слезы. Из-за болезни родственника у меня был страх заболеть «онкологией», и он все-таки воплотился в жизнь.
«Из-за стероидов голод был постоянным»
– Через неделю мне назначили дополнительные анализы. На тот момент ближайший лимфоузел уже был поврежден.
Спустя полмесяца мне сделали первую химиотерапию. В Институте онкологии есть два отделения: для химиотерапии и хирургический корпус. Когда меня «капали», я несколько дней провела в отделении. Палаты там четырехместные, достаточно комфортные, свежий ремонт. Комнаты хорошо освещаются, рядом с кроватью есть кнопка для вызова медсестры. В предбаннике – душ и туалет.
На выходные отделение химиотерапии закрывается, поэтому всех пациентов переводят в хирургию. Там уже было похуже: старые лампы, которые постоянно гудят, разбитые туалеты, половина розеток не работает. Пациенты разной степени тяжести: одни отходят от операции, другие – от лучевой или химиотерапии. Провести там несколько дней было непросто. Но персонал очень приятный: не было такого, чтобы мне приходилось по десять раз звать медсестру.
Кормили три раза в день. В меню – мясо, рыба, салаты и супы, вся еда перетертая. В коридорах стоят кулеры с горячей и холодной водой, так что в любой момент можно заварить себе чай. Во время химиотерапии у меня очень сильно изменились вкусовые привычки. В первые дни ела всё: из-за стероидов, которые мне давали, голод был постоянным. Потом стало чуть хуже, и я уже выбирала еду, а затем и вовсе появилось полное отвращение к еде. Ты как будто подвисаешь от химии – съела ложку манки, а следующую берешь через 15 минут.
«Разговор с психологиней походил на стандартный обзвон»
– И в отделении химиотерапии, и хирургии к нам несколько раз приходила психологиня и спрашивала, чувствуем ли мы потребность в беседе.
В самой в больнице есть целое психологическое отделение – можно прийти на прием лично. Если пациент лежачий, то консультацию проводят онлайн. У меня так и получилось: сеанс совпал с моментом, когда я отходила после «химии». Поэтому мне позвонили, и мы общались около 40 минут. У меня нет проблем с польским языком, но делиться переживаниями с психологиней оказалось сложновато. Это больше походило на стандартный обзвон, чтобы отработать. В конце разговора сказали, что, если я буду плохо себя чувствовать и мне потребуются антидепрессанты, выписать их могут без вопросов.
«Я не болеющая, а выздоравливающая»
– За время химиотерапии я познакомилась и с другими пациентами. Каждый ощущает себя по-разному, но в целом люди стараются помогать друг другу: делятся советами, как облегчить свое состояние после «химии». Беларусов оказалось много – знаю как минимум трех девушек. Одна из них только-только начинает лечение, другая вышла в ремиссию.
Курс химиотерапии я уже закончила. Сейчас перехожу к таргетной терапии, а затем – операция. Пока лучевая терапия под вопросом, все будет зависеть от решения консилиума.
Думаю, лечиться в Беларуси мне было бы сложнее. Знаю не понаслышке, что там до сих пор используют протоколы лечения, разработанные в 80-х годах. Поэтому всем, кто проходит подобный опыт, что и я, советую ехать лечиться в Польшу.
В онкологии результат лечения очень зависит от психологического настроя. И если ты настроен на победу, не важно – в Беларуси или в Польше, – ты будешь жить. Поэтому не называю себя болеющей, я – выздоравливающая.
Перепечатка материалов CityDog.io возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.
Фото: Unsplash.com.
